Цыганка Лиза Богданова — 24.10.2009

Помнится тот день зимы 1942 года, когда дневальный крикнул в пролет лестницы, что меня вызывают. Я увидел рядом с часовым старую женщину, похожую на цыганку. Она была закутана в какое-то тряпье.

- Слышала вчера у вас музыку, выступали артисты, — волнуясь, сказала женщина.
- Это наша самодеятельность.
- А я вот артистка… не слышали, Богданова Лиза?

Я с недоверием оглядел ее. Трудно было представить себе, что это немощное существо имело отношение к сцене.

- Что же вы хотите, товарищ Богданова? — спросил я. Вопрос был, в сущности, лишним — было совершенно ясно, что она голодна и пришла для того, чтобы ее накормили. Но тут один я был бессилен.
- Хотела к вам поступить…
- Здесь воинская часть, казарма. То, что вы слышали, была репетиция участниц самодеятельности, артистов тут нет.

Мои объяснения не укладывались у нее в голове. Она кивала головой и продолжала твердить свое:

- Я — артистка.
- Вам сколько лет, товарищ Богданова?
- Двадцать.
- Двадцать?

Я был потрясен, отыскивая в этом истощенном до  крайности лице, в этой старчески сгорбленной фигуре хотя бы движение или взгляд, которые бы говорили о  молодости. Из дальнейшего разговора я узнал, что Лиза замужем. Муж в армии, а своего грудного ребенка ей не удалось сохранить. Детский трупик лежал в кроватке, и… дальше она ничего не помнит…

Очнулась, как потом выяснилось, в покойницкой. От­сюда перенесли в отделение к врачу, которая выхаживала ее, делясь своим скудным пайком, пока сама не слегла. Вот уже два дня у Лизы не было во рту ни  крошки.

Я вынул из кармана кусочек хлеба, мой НЗ. Она проглотила его, почти не жуя. И я стал ломать голову, как ей помочь.

- Возьмите меня… я буду выступать… О… вы увидите, как я танцую… Хотите, сейчас… — и она начала ста­скивать с себя что-то, но я остановил ее:
- Какие тут танцы, Лиза, оставьте…

Она испугалась, что ее не возьмут, и стала уверять, что будет выполнять все, что ей прикажут.

- Но, Лиза, военная служба, да еще в осажденном городе, требует сил, дисциплины, выдержки… Справи­тесь ли вы? Откапывать людей из-под развалин, рабо­тать ломом, лопатой? Стоять ночь в карауле, подбирать раненых под обстрелом?

Она не дала мне продолжить:

- Что же мне?.. Погибать?

Ну что ж… идти к военкому? Вхожу и не знаю, с  чего начать. Сам понимаю, что неработоспособных на воен­ную службу не берут, а оттолкнуть ее не могу.

Военком, товарищ Бенчин, самый высокий человек в батальоне и такой худой, что шинель болталась на нем, как на вешалке, не сразу понял мою несколько сбивчивую речь.

- Что за цыганка, откуда цыганка?

Короче, привел я Ли­зу к нему, и с той мину­ты ее затерянность, оди­ночество и голод навали­лись на нас обоих, мы по­чувствовали ответствен­ность за ее судьбу, за ее жизнь.

Заручившись согла­сием командира батальо­на, повел я Лизу в столо­вую, а оттуда в медсанроту, куда ее решили за­числить.

- Артистка? — с ужа­сом воскликнул командирроты. — Вот кого мне не хватало! Пляшет, гово­рите? А кирпичи таскать? А носилки с ранеными под огнем? Что вы с во­енкомом придумали?

Он яростно противил­ся, но чувствовалось, что бушует он только «по должности».

Медленно, медленно возвращались к Лизе си­лы, и вместе с силами разгоралось стремление показать, на что она спо­собна.

Приближался день от­ветственного концерта, вся  программа которого строи­лась на местном материале: отмечались самые дисцип­линированные бойцы, а в сатирических куплетах крити­ковались провинившиеся. Попутно шли эстрадные номера. Аккомпанировала тогда самая маленькая по ро­сту Женя Словак. Как ни мучилась старшина, подо­брать ватник и что-нибудь на голову для Жени было невозможно. В ватнике она тонула, в любом головном уборе  напоминала гномика под зонтиком.  Орудовать ломом девушке было не под силу, и лопата, выше ее головы, не очень-то слушалась.

Но как только Женя садилась за рояль, ей не было  равных. Талант, унаследованный от отца-музыканта, покорял и восхищал слушателей. Музыке она не училась, но играла и по нотам, и по слуху. Её коньком были цыганские таборные песни и романсы, которые певал отец, до войны выступавший на эстраде.

В часы, когда ее взвод нес очередное дежурство, Же­ня была незаменима: все бойцы сидят с полной выклад­кой, по первому приказу готовы ринуться в самое пекло. Нервы напряжены до предела. И вот тут-то своего рода «тревогоотводом» оказалась Женя. Как есть, в ватнике, не снимая противогаза, лишь приставив саперную ло­пату к роялю, Женя усаживалась на стул, предваритель­но положив на сиденье несколько толстых книг, и начинала петь. Заказы сыпались со всех сторон, и Женя пела, пела не переставая. Вернее, до первых слов по радио: «Район подвергается обстрелу!»

Когда рядом появилась Лиза, обе они, как две половинки яблока, составили единое целое. На репетиции, с первых же тактов аккомпанемента, Лиза почувствова­ла себя в своей сфере.

И вот концерт самодеятельности четвертого баталь­она. Зал набит до отказа. Иногда слышится смех, ино­гда аплодисменты.

Наступила очередь Лизы. При первом ее появлении в костюме цыганки, взятом из костюмерной Кировского театра, зрители зааплодировали — они увидели воспе­тый в литературе образ таборной цыганки-красавицы. Не верилось, что это та самая высохшая, со шрамом на щеке Лиза, которую мы знали. Эта Лиза была гибкой, стройной, страстной, зовущей.

Таборная пляска начиналась с медленного выхода, полного тоски и стремления к свободе и счастью. Боль­ше всего поражали глаза цыганки — огромные, глубо­кие, огненные. Темп танца постепенно убыстрялся, рит­мы нарастали, менялись. Казалось, на сцене бушевал вихрь, ураган. Каждый из нас в течение этих мгновений воочию видел табор, и шатры, и костер, и ожившую Земфиру «между колесами телег, полузавешенных коврами».

Вдруг, в какую-то долю секунды, порыв, — и жизнь сломалась, танцовщица упала, оборвалась музыка. Замерла и Женя, склонившись за роялем.

Как в полусне, с остановившимся взглядом, выходи­ла Лиза на вызовы, механически кланяясь в ответ на аплодисменты. О каком повторении танца могла идти речь? За кулисами она свалилась на табуретку и просидела до конца концерта.

Праздник кончился, послышались назначения и наря­ды — на вышки, к складам, в караул, к дровам, на проверку дежурств по району, на кухню. Командир роты, где служила Лиза, тоже горячо аплодировал ей.

- Да, ничего не скажешь, талант, — обратился он ко мне.

Я попросил не посылать ее сегодня дежурить на внешний пост. На улице мороз, она была разгорячена и обессилена.

Наутро оказалось, что Лиза все же стояла в карауле у склада. Правда, винить было некого — в отделении, где служила Лиза, все остальные бойцы уже находились на постах или только что сутки отдежурили.

Лизу положили в изолятор, потом в госпиталь — с крупозным воспалением легких.

Пока она болела, у нас произошло важное событие. Приказом генерала Е. С. Лагуткина наиболее способ­ные участники самодеятельности из разных батальонов были соединены в одну унитарную роту, которой отвели пустовавшее здание на Неве по соседству с Мраморным дворцом.

После госпиталя Лиза явилась еле держась на но­гах.  А у нас рота уже укомплектована. Только генерал мог дать приказ о ее зачислении к нам. И приказ был подписан. Идем с ней по комнатам. Все места заняты. Решаю в большой комнате поставить еще одну койку, хотя это и вызывает колючие взгляды в сторону Лизы. В интересах самой Лизы не ссорить ее с окружающими, и, скрепя сердце, ставим ей койку у дверей — время по­кажет.

Ансамблю предстояло выступить в Филармонии, и мы знали, что в зале будет все командование МПВО и руководители города. Все усиленно готовились к этому ответственному концерту.

За музыкальную сторону концерта я был совершенно спокоен. В нашем подразделении служили замеча­тельные концертмейстеры — опытнейшая музыкантша С. Курс — умелая наставница солистов — и молодая, но мастер своего дела, пианистка Маша Карандашева.

Перед самым концертом за кулисы пришла инструктор политотдела. Она впервые увидела Лизу в броском костюме с монистами, серьгами — всеми атрибутами своего жанра.

- Это что же? Цыганщина? А вы согласовали? — обратилась она ко мне, подняв брови и наморщив лоб.

На душе у меня заскребли кошки, но, твердо помня, как любили таборные песни и пляски Пушкин и Лев  Толстой, как восторгались ими, я успокоил себя. Нет, зрители не обвинят нас в дурном вкусе. И вот кон­церт.

С успехом прочитали отрывок из «Ленинградской поэмы» Ольги Берггольц и стихотворение «Сын  артиллериста» К. Симонова Нина Парфенова, тепло принима­ли наших вокалисток Нину Голенковскую, Тоню Байкову, Нину Савельеву, Лиду Хузе. Задорно и вместе с тем проникновенно поведала о Васе Теркине Зина Козлова. Ловя каждый звук, прослушал зал новую песню В. П. Соловьева-Седого «Соловьи» в исполнении хора под руководством Н. Н. Куклина. И вот на сцене Лиза Богданова.

Древний, подлинно народный танец девушки,  никогда не учившейся хореографии, но танцующей с трех лет и черпающей вдохновение в своей душе, в родной цыган­ской музыке и в тысяче устремленных на нее восторжен­ных глаз, — все это было незабываемо. Зрители были ошеломлены, потрясены и растроганы.

Возвращаемся в казарму. Лизу ведут под руки, гладят, целуют. На лице у каждой, кто с ней живет в одной комнате, написано — она наша! Не отдадим никому! Ее койку переносят в самый хороший, самый теплый угол. Она получает немудреные подарки. К чести Лизы надо сказать, что слава ее не испортила, она осталась такою же скромной, как была.

Л. Н. Пугач,
в годы Великой Отечественной войны – командир отдельной роты местной противовоздушной обороны Ленинграда

Послесловие. О том, как сложилась жизнь Лизы после войны, рассказала Ольга Степановна Деметер-Чарская. Лиза Марцинкевич (она выступала под этой, девичьей, фамилией, унаследованной от предков – польских цыган) разошлась с первым мужем и вышла замуж повторно. У нее родились четыре дочки. Брак оказался неудачным – муж поднимал на нее руку. И в конце концов они расстались. Все дочери унаследовали от мамы творческие способности – пели, танцевали. Вместе с мамой они работали в ансамбле у О.С. Деметер-Чарской и ее мужа А.В. Дулькевича. Лиза много лет болела – сказывались последствия воспаления легких, полученного во время войны. Умерла она совсем недавно. Все дочери «цыганки Лизы», артистки из блокадного Ленинграда, живы и здравствуют.